Севшая на полированное дерево бабочка несколько раз трепыхнула крыльями, а после – раскрыла их, словно желала погреться в косом луче солнца, пробившемся через полуразрушенную крышу давно заброшенной беседки. Издалека насекомое казалось просто невнятно-желтым, вблизи же завораживало хаотично расположенными черными точками, складывающимися в приятный узор. Пыльца нет-нет, да давала отблеск рыжей радуги, поселяя подобные отголоски и на мягкую опушку тельца, делая бабочку словно бы жительницей сказки, решившей ненадолго покинуть свой мир и полюбоваться на чужой.
Или это брюшко?..
Аймат, плавным броском накрывший ладонью зазевавшееся насекомое, точного ответа не знал. Хотя и подозревал, что у каждого кусочка бабочки есть своё заумное и зубодробительное название, которое неподготовленный сможет выговорить с большим трудом, проникаясь если не уважением, то хотя бы ненавистью к тому, кто это название вообще выдумал. К счастью для насекомого, разбираться на практике в деталях организма бабочек и им подобных полукровка не собирался. Скорее, им правил охотничий инстинкт, тронувший сознание как раз в тот момент, когда «добыча» посмела приземлиться на ганон буквально под носом. Это можно было и вовсе расценить как вызов.
Ну, или как соблазн, смотря что ближе.
На соблазн, впрочем, это не походило нисколько – насекомое яростно забилось о ладонь, когда Аймат попытался сжать её в кулак и при этом не навредить хрупкому тельцу. Нет, конечно, кого быть может сопротивление и сможет соблазнить, но питать всякие соблазны к бабочкам было слишком похоже на нездоровое отклонение.
Опасаясь, что такими темпами бабочка сломает себе крылья, а после, конечно же, будет винить во всём лапищу двуного, полукровка уперся пальцами, немного приподнимая ладонь так, чтобы сделать подобие клетки. Увы, с расстоянием меж пальцами он прогадал – бабочке хватило мнимой свободы, чтобы сделать её явной, проскользнув наружу с грацией, достойной танцовщицы. Спешно помахивая крыльями, насекомая рванула прочь. Безуспешно попытавшись поймать её обратно, полукровка загреб пальцами воздух, и недовольно засопел.
- Глупая, - сказал он ей вослед, провожая рваный полёт неодобрительным взглядом. И, подумав, добавил: - Не очень-то и хотелось. И вообще, ты трупами питаешься…
Разговоры с бабочками были данью тому, что поговорить ещё с кем-то Аймат не имел возможности.
Или желания?
Размышляя глубже, то последнее – если бы хотелось поговорить с кем-то ещё, он бы не стал забираться так далеко, ища вдохновение, которого бы хватило, чтобы исполнить недавно найденную в библиотеке песню.
Вдохновение, к сожалению, не находилось, находилось только умиротворение. А ещё ленивое желание приласкать голыми пальцами струны, вплетая ненавязчивую мелодию в окружающую природу. Чтобы она соответствовала тихому шуршанию трав, свежему плеску воды и слабо слышной музыке летающих стрекоз.
Ну и, конечно, находились бабочки, добавляя еще немного совершенства в живописный уголок.
Полуразрушенную беседку, что стояла недалеко от пруда, полукровка облюбовал уже давно. Солнечный свет, до того не касавшийся и лоскутка одежды, подбирался всё ближе через прорехи в крыше, обещая вскоре попасть на лицо и вызолотить медь серьг-подвесок в виде узорчатых треугольников.
- Не люблю солнце, - непонятно кому сообщил Аймат, откладывая притихший ганон в сторонку. Кожу головы начинала стягивать заплетенная коса, но расплетать её было смерти подобно – загривку мгновенно становилось жарко.
Перекинув её за спину, полукровка встал с пола беседки, отдергивая свободные штаны, стянутые шнурами у щиколоток. Вся остальная одежда неряшливым комом валялась неподалеку, но, поскольку свидетелей у данного деяния не было, эту вольность Аймат вполне мог себе позволить. Обувь виднелась неподалёку.
Выбравшись из беседки он, противореча собственным словам, подставил лицо солнцу, и закрыл глаза, вслушиваясь в гармонию мира.
Вдохновение упорно не приходило.